– «Фракийцы» никуда не годятся, – заметил Децим, с самого начала уверенно поставивший на «самнитов». – Если уж выпускать гладиаторов…

И уставился на арену, не закончив фразы: сражение разгорелось с новой силой. Среди «фракийцев» был один совсем молодой гладиатор, который держался весьма хладнокровно и потому, в отличие от германца, напоказ публике дико вращавшего глазами и издававшего грозные вопли, не привлекал к себе внимания. Однако его движения были на редкость отточены и верны, он умело берег силы, и хотя сражение длилось почти час, не выглядел утомленным.

Оставшиеся в живых «фракийцы» делали все, чтобы не попасть в окружение, изворачивались, как могли, перемещались по арене, но подбадриваемые криками зрителей «самниты» упорно теснили несчастных. В конце концов те встали спина к спине, образовав треугольник: к тому моменту их осталось трое – таким образом на каждого «фракийца» приходилось самое малое по два противника.

Ливия сама не заметила, как увлеклась сражением ничуть не меньше других: ни на мгновение не отрывая взгляд от арены, она комкала во влажных от волнения пальцах конец платка. Казалось, ничто не способно изменить ситуацию, переломить ход сражения, – вероятно, такова была воля богов, направлявших стремительный поток жизненных событий в определенное русло. Но тут «фракийцы» каким-то чудом вырвались из окружения, созданный ими треугольник рассыпался, словно части мозаики, и в тот же момент молодой проворный гладиатор извернулся, искусно обманув уверенного в себе германца, и особым приемом нанес удар снизу – при обратном движении изогнутого меча рана увеличилась, став смертельной; германец закачался, взмахнул руками, его глаза вылезли из орбит, изо рта фонтаном хлынула кровь, и он рухнул навзничь. Какое-то время его огромное тело подрагивало, потом застыло, превратившись в безжизненный кровавый ком. «Самниты» замерли в секундной растерянности, в результате чего потеряли одного бойца, а после ринулись на вдохновленных надеждой «фракийцев». Убивший германца гладиатор отступил, потом внезапно сделал резкий выпад, вонзая меч в тело «самнита», одновременно отразив щитом нападение другого противника. Зрители ревели как безумные, многие вскочили с мест… Теперь никто не мог предугадать, чем закончится бой; «фракийцы» сражались двое против троих, остальные гладиаторы либо были убиты или тяжело ранены. Главный герой сегодняшнего состязания по-прежнему двигался стремительно и ловко, искусно уклоняясь от ударов, хотя на его левом плече кровоточила рана. Когда последний товарищ «фракийца» упал, он продолжал отступать, маневрируя, словно исполняя некий ритуальный танец, дразня противника, и в самый неожиданный момент яростно бросался в атаку. Он ранил одного «самнита» и оглушил другого и, кажется, не сразу понял, что остался стоять на залитом кровью песке совершенно один, тогда как кругом лежали тела раненых и убитых. Наконец он замер, обводя ряды амфитеатра бессмысленным взором. Ливия видела, что его залитое потом тело дрожит мелкой дрожью, которой он не может унять, а зубы оскалены от напряжения в полубезумной зловещей ухмылке.

Всем оставшимся в живых бойцам была дарована жизнь, и распорядитель игр вышел поздравить победителя. Он заставил гладиатора снять шлем и поклониться публике. Потом назвал его имя: «Элиар».

Часть зрителей бурно рукоплескала – среди них Ливия, полная радости за свою гречанку; другие, те, что поставили на «самнитов», вели себя более сдержанно. Когда арена опустела и был объявлен небольшой перерыв, Ливия сообщила, что поедет домой: все еще опасаясь встречи с Луцием, она стремилась поскорее покинуть амфитеатр. Децим вызвался ее сопровождать, а Марк Ливий заявил, что останется до конца сегодняшних игр.

Ливия подошла к Юлии.

– Тебе понравилось?! – воскликнула подруга. – Замечательно, правда? Он просто великолепен, этот гладиатор! – Юлия говорила об этом совершенно открыто, поскольку все понимали, что она восхищается гладиатором так, как могла бы восхищаться хорошей вещью или породистым конем.

– Нельзя ли его купить, хотя бы для отряда личной охраны? – робко произнесла Ливия.

– Чего только от тебя не услышишь, Ливия Альбина! – вскричал Децим. – Да кто же продаст такого бойца! На нем можно заработать кучу денег! Ты видел, Клавдий, как он сразил того, другого? – обратился он к жениху Юлии.

Молодые люди принялись беседовать о поединке, Юлия обсуждала поведение зрителей, одежду и прически знакомых девушек и матрон, а Ливия думала, что и как рассказать гречанке, чтобы та не слишком переживала за судьбу своего Элиара.

Гладиатор, равно как актер, – существо презираемое; им восхищаются, но его же боятся, и, даже получив свободу, он никогда не сможет стать полноправным гражданином. Его судьба решена и эта судьба – бесчестье или смерть на потеху бездушной публике.

Стоял ранний час: сонные дали горизонта едва начали окрашиваться в розоватые тона, в вышине бледнели последние серебряные звезды, а распластавшиеся на земле тени деревьев казались совершенно неподвижными.

Тарсия быстро шла по лабиринту переулков, углубляясь в него все дальше и дальше. Здесь было темно и грязно, а местами скверно пахло, но гречанка не обращала на это внимания. Сейчас ее далеко и, казалось, безвозвратно унесло за пределы страха, тоски и душевной боли. Бесчисленные звуки и краски мира, мира, в котором она жила, несказанно радовали девушку, и она почти бежала, не чуя ног, точно несомая невидимыми крыльями.

Ее великолепные рыжие волосы – главное украшение и богатство – были тщательно причесаны и уложены, складки дешевой туники, аккуратно разглаженные и умело подхваченные поясом, мягко струились по телу.

Навстречу Тарсии попалось несколько устало бредущих с ночного промысла продажных женщин, пара бродяг – она даже не взглянула на них. Ей стоило немалого труда находить путь, пробираясь по узким улочкам, загроможденным низкими, приземистыми зданиями, построенными без всякой заботы о красоте архитектуры.

Тарсия не хотела приближаться к гладиаторской школе: вчера, когда она подошла к воротам с робкой просьбой о свидании, ее осыпали грязными шутками. И сейчас девушка не была уверена, что стражники известили Элиара о том, что назавтра, на рассвете она будет ждать его в одном из соседних переулков.

Они не обманули: Элиар вышел навстречу. Но, подойдя ближе, гречанка не увидела в его лице ни оживления, ни радости.

Он выглядел каким-то странным, замкнутым в себе. Его плечо было перевязано, а взгляд не хранил даже слабого отблеска прежних чувств. Тарсия сразу ощутила внезапно возникшую между ними глухую стену отчуждения.

– Привет, – неловко произнесла она.

– Привет.

Они молча побрели по улочке, мимо грязных домишек; улица шла параллельно Тибру, и чуть дальше тянулись вереницы складов с площадками для выгрузки судов – оттуда тянуло запахом сырости, смолы и тухлой рыбы. Собственно, им негде было остановиться и поговорить: всюду грязные стены и люди – в основном ремесленники в темных, не подпоясанных туниках и зачастую без обуви; иногда попадался воин в плаще из грубой шерсти, в великом множестве носились чумазые босоногие ребятишки.